Однако убежать от нравоучительных слов кроткого келаря при запертых дверях храма было затруднительно. Иоаким обстоятельно разобрался со всеми: простил просивших о милости и «утешил» своими словами непреклонных, в особенности внушив, что лишь благодаря его заступничеству Михаил Ртищев не спешит «донести до царя такое их роптание».
Завершается описание «Жития и подвигов» келаря Иоакима пассажем о великом почтении к нему старого окольничего Ртищева. Тот не только часто беседовал с Иоакимом «со вниманием к постническим его словесам», но любил смотреть, как тот ест, часто призывал его к себе в келью и «понуждал есть совместно». Впечатление Житие оставляет странное, но автор еще усиливает его, перейдя к подробному описанию перестановок в церковной среде, связанных с возвышением Иоакима.
Чудовский архимандрит
С рокировкой церковных властей 1664 г. мы уже знакомились в биографии Питирима, перешедшего с места управляющего делами Церкви митрополита Сарского и Подонского на первую перед патриаршеством архиерейскую степень митрополита Великого Новгорода. В связи с этим соратник Питирима по борьбе с Никоном Чудовский архимандрит Павел был хиротонисан в митрополиты Сарские и Подонские, приняв на себя должность управделами. Разумеется, пост главы ближайшего к государю Чудовского монастыря — кремлевской резиденции патриархов — следовало также оставить надежному человеку.
К этому времени знаменитый публицист — старовер дьякон Федор Иванов относит «испытание» келаря Иоакима царем Алексеем, в ходе коего будущий патриарх потряс государя своим «символом веры» [274]. Любопытно, что о разговоре Иоакима с государем после церемоний поставления келаря в дьяконы, а 19 августа — в иеромонахи, но до рукоположения в архимандриты, говорит и Житие. Там показано, между прочим, что первую часть церемоний проводил митрополит Питирим Новгородский, а в Чудовский монастырь Иоакима ставил после своего рукоположения в митрополиты Сарские Павел. Новый архимандрит, таким образом, был обязан обоим церковным деятелям, проводившим согласованную политику.
Намерения Питирима, Павла и Иоакима были просты: 1) добиться устранения опасности со стороны Никона (что стало возможным только путем его соборного осуждения и ссылки); 2) сохранить его реформы и искоренить раскол суровым преследованием староверов; 3) закрепить достигнутое при Никоне положение Русской православной церкви, заняв в ней ведущие места: патриарха и его ближайших помощников. Увы, полное совпадение первых двух направлений деятельности энергичной троицы с чаяниями светской власти не означало, что напуганные примером Никона царь и бояре поддержат честолюбивые замыслы своих духовных союзников.
Иоаким правильно понял значение своей миссии и избрал вернейший способ ее осуществления. В отличие от Никона и многообразных «ревнителей благочестия», новый Чудовский архимандрит блистал скромностью и кротостью. Правда, он помнил все свои заслуги и в особенности нанесенные ему мельчайшие обиды, но молчал о первых и делал вид, что не замечает вторых, отпуская грехи даже «когда кто каково речение от дерзостных на него испущаше [275].
В Чудовском монастыре — одном из общественных центров Кремля — Иоаким не мог позволить себе малейшего конфликта с братией, ничего, что могло бы напомнить окружающим о властности Никона. Поведение архимандрита было «зело благостройно и чинно», на братию он старался воздействовать одним лишь добрым примером и «всею любовию».
Образ доброго и благочестивого архимандрита пришелся ко двору. Сам царь Алексей Михайлович его «вельми любил и почитал'', почасту призывал во дворец «пресветлые свои государские очи видеть и беседовал с ним зело любезно, и в сладость выслушивал его о всяких своих великих царственных делах, зная его как мужа праведного и добродетельного, тихого и кроткого», — гласит Житие.
Обзавелся архимандрит и влиятельными друзьями среди царедворцев, мудро выбирая их не по внешнему блеску знатности, чинов и должностей — но учитывая реальное и растущее влияние на царя. Знаком изрядной прозорливости Иоакима стала «крайняя» дружба с полковником Артамоном Сергеевичем Матвеевым, отраженная в сочинениях людей, весьма близких к будущему боярину и канцлеру [276].
В середине 60–х г. мало кто мог представить себе стремительное возвышение Матвеева, хотя этот дьячий сын еще в малозаметном чине стряпчего сумел возглавить полк личной охраны государя и явил Алексею Михайловичу исключительную личную преданность, ринувшись со своими стрельцами в толпу «бунтовщиков» у села Коломенского. Злые языки поговаривали, что из 7 тысяч порубленных, пострелянных, перетопленных в реке и повязанных москвичей оказалось едва несколько десятков участников восстания — а остальные были зрителями. Более того, очевидно, что Матвеев выждал, пока «пущие заводчики» уйдут — и ударил боем на мирную толпу.
Как бы то ни было, никто другой не пошел на риск, защищая оскорбленного царя, а лишнее кровопролитие издавна служило на Руси знаком безоглядной любви к престолу, своего рода отметкой исключительной благонадежности. Но, в отличие от многих выскочек, Матвеев был еще и умен. Он не раздражал знать высоким чином, удовольствовавшись думным дворянством, и предпочитал быть тайным доверенным лицом государя, действующим в тени трона, в том числе и в делах церковных.
Кроткий Иоаким обладал еще одним замечательным качеством, как ни покажется странно, необходимым придворному: он был искренне и вечно предан своим друзьям. Более того, отстаивая общие интересы и выполняя приказ, архимандрит проявлял столь непоколебимую твердость, что его решительность на службе не осуждал даже Никон, против которого Иоакиму вскоре пришлось выступить.
Именно Чудовский архимандрит сопровождал своего друга митрополита Павла в погоне за Никоном, который после неудачного тайного пришествия в Москву в 1664 г. увозил с собою в Новый Иерусалим посох первосвятителя Московского св. Петра митрополита. Мало того, в следующем году он же ездил к Никону в Воскресенскую обитель с государевым словом, добиваясь, чтобы опальный дал грамоту на избрание нового патриарха.
Посох митрополит и архимандрит своим упорством вернули, грамоты Никон не дал, но — что воистину удивительно — сей неистовый ругатель не затаил на Иоакима зла! И много позже, когда, уже будучи патриархом, Иоаким добился перевода Никона из Ферапонтова монастыря в более жестокое заточение в Кирилло–Белозерскую обитель, низложенный архипастырь признался, что не раскаивается в словах, сказанных им много лет назад Алексею Михайловичу: «За смирение в патриархах быть можно ему, Иоакиму» [277].
Каково было смирение Иоакима — мы еще увидим. Пока же, в 1666—1667 г., он принимал в Чудовом монастыре главных актеров драмы, разыгранной по сценарию царя Алексея Михаиловича, которой режиссировал из–за кулис его друг Матвеев. Патриархи Паисий Александрийский и Макарий Антиохийский не могли нахвалиться сердечным приемом и почестями, оказанными им Иоакимом. В подтверждение признательности они даровали Чудовскому архимандриту и его преемникам в сане право носить высшие знаки отличия: мантию со скрижалями и архиерейский жезл [278].
Здесь мы подошли еще к одному качеству Иоакима, незаменимому для продвижения по службе: он умел быть не просто верным друзьям — но имел личных союзников с противоположными взглядами. Лишение Никона патриаршего сана и осуждение староверов на Большом церковном соборе было общим делом Питирима и Павла, Паисия и Макария, царя Алексея Михайловича и Матвеева. Однако, в отличие от русских архиереев, Артамон Сергеевич Матвеев должен был — по воле государя — позаботиться, чтобы Питирим и Павел со товарищи не помешали православным иноземцам вновь низвести сан Московского патриарха до роли царева слуги.
Матвеев не остановился перед тем, чтобы арестовать парочку русских митрополитов и запугивать остальных архиереев казнью. Восточные патриархи были поставлены выше всех российских архипастырей, включая назначенного царем Московского патриарха Иоасафа [279]. Успешно участвовавший в государевой игре Иоаким не вызвал нареканий со стороны защитников попираемой чести Русской православной церкви, поскольку для всех было очевидно: в его действиях отразились интересы службы. Никто не мог ожидать, что архимандрит может поступиться ими ради чего бы то ни было!
При этом не мешает заметить, что если своей позицией на Большом соборе Питирим временно проиграл патриарший престол, то он стал во главе Церкви именно тогда, когда друг его друга Матвеев достиг высшей власти. Не могу не обратить внимание читателя на изящество интриги, позволившей Артамону Сергеевичу сделать царицей основательно подготовленную к этой роли красавицу: племянницу его жены (урожденной Гамильтон) Наталью Кирилловну Нарышкину.
